Контакт второго рода (Тунгусская быличка)
Глаза незаметно сами собою начали слипаться. Я глянул на часы - так и есть, уже было далеко за полночь. Вот ведь натура! - сколь я себя ни переучивал засыпать "как все люди", да так ничего хорошего из этого и не вышло. Что в Москве, что в тайге - всё едино. Нет - не подумайте чего - я особо от этого не страдаю. Профессия художника - вольная, но...
Но есть тут одно "но". Ночь совсем недаром людям для сна предназначена, и порой ночью можно стать свидетелем такого, о чём людям, может статься, знать не положено вовсе...
Словом, я созрел наконец-то пасть в объятия долгожданного Морфея, но... тут новая напасть - приспичило мне "до ветру". Чаги мы на ночь, по обыкновению, приняли от души. А чага - дело известное - усиливает она диурез. Я её за это и полюбил пить на ночь. Ведь худо-бедно, человек проводит во сне добрую треть жизни. И ежели не просыпаться ночью, то и.. словно тебя обманули, получается. Треть жизни "на ветер", сиречь - на сон.
...В тайге же небо ночное - это "поэма особая", это вовсе не то небо, что в городах мы скорее по инерции называем таковым. Словом, сонно позевывая, я выбрался на порог зимовья. И тут-то оно и...
Делать нечего - придётся объяснится. Мы - это я и двое моих друзей, таких же одержимых тайгою чудаков. В тот год сплавлялись мы от самого эпицентра "Тунгусского дива". Более полутысячи километров и более месяца времени были уже позади. Позади были таёжные ночёвки у костра, уютные, пустующие летом в охотничье межсезонье, зимовья. А время уже было середина сентября, и мы спешили, памятуя, что пару лет назад 20 сентября наша речка Чуня "встала" и её можно было смело переходить по льду, не боясь провалится. Уже с неделю, как ночные заморозки сковали болотины, и к утру золотая хвоя лиственниц покрывалась густым узором инея. Одна радость - комары потеряли своё "явное превосходство в воздухе".
И вот, как-то под вечер, после особенно ветреного и холодного дня, опытным своим взглядом увидел на берегу едва приметную тропочку, косенько взбегавшую вверх на вторую террасу. Мы, не сговариваясь, решили проверить. Точно, так и есть - зимовье затаилось метрах в пятидесяти от края террасы. Скрытно стояло оно, и далеко не каждый заприметил бы его с воды. Неказистое таёжное зимовье было не в пример тем зимовьям, что мы видели в верховьях реки, но... крыша была, стены были, а главное - печка. Ох как не хотелось мёрзнуть нам ещё одну ночь под звёздами! И мы стали выгружаться. Печь быстро разгорелась, и вот мы уже ужинаем своим "рядовым обычаем". Каша да чага. Кинули на пальцах кому спать на полу, нар-то двое, а нас трое. Ребята быстро заснули, а я - я пристроился почитать на сон при свете огарка, покручивая в ладони, по обыкновению, камень, что подобрал я где-то в верховьях нашего маршрута. Странный такой камень.
...То, что я увидел перед собою на порога зимовья, вмиг сбило с меня сон, я даже забыл про звёзды-луну и вообще зачем я вышел тогда в ночь: прямо передо мною, у края террасы, там, где она круто опадает к реке, блуждали в воздухе странные огоньки. Они то разгорались, то гасли; то плавно плыли, описывая в воздухе какие-то замысловатые фигуры, то поднимались довольно высоко, а то и скользили по кустам багульника, фосфоресцируя и порой странно пульсируя. Я замер и стал прислушиваться: ветра не было, и слышно, как слегка потрескивает печка. Сердце тоже стучало, глухо отдаваясь в висках. Неприятно засосало под ложечкой. Нет, не слышно было ничего, хотя при желании и можно было бы услышать что угодно, но я попытался обуздать своё воображение.
"А ведь там в кустах наша лодка-резинка лежит, а под ней наши рюкзаки..." - всплыло в голове. Огоньки же тем временем, описывая свои "знаки световые воздушные", направлялись к зимовью. И тут я ясно понял, что моя свечка, стоявшая на подоконнике, видна отлично от места, где "огоньки" летали. Стараясь не шуметь, я нырнул в зимовье. Осторожно, пытаясь не наступить на Сергея, загасил огарок и стал будить Тумана. Туман - это Саша Туманов. Потом мы разбудили и Сергея.
Но делать нечего, мы приняли "круговую оборону". Забились по углам, дабы было несподручно по нам стрелять из окна, сжимая в руках свое "оружие" - кто топор, кто нож перочинный, кто кулаки (никаких ружей или ещё там чего-нибудь "такого" у нас и в помине не было). "Огоньки" возникали в самых неожиданных местах. Мы видели их то в окне, то в щели дверной. Противное чувство западни саднило воспаленное воображение. Что ждали мы? Поминая и Николу-Угодника, покровителя плавающих и путешествующих, и Матерь Божью и... Бог весть. Напряженность сменилась усталостью, да
и молодые мы ещё тогда были и здоровые - словом, провалились мы в сон спасительный.
И уже в полубреду последнее, что осталось в моей памяти, это... как бы рука, на миг возникшая передо мною в окне.
Утром было трудно поверить в "ночной кошмар". Уходя из зимовья, я вспомнил о том камне, что привычно вертел последний месяц в своих ладонях. Должен он был остаться на столике перед нарами в зимовье. Я ведь, грешным делом, не только сроднился с ним, но и порой мнилось мне, что в камушке этом, может, и скрыта та самая "тайна тунгусской тайги".
Я бегом вернулся в зимовье. На столе нет камня, на нарах тоже. Я полез под столик, и вот, когда шарил там в полумраке, над головою своей услышал характерный звук расколовшегося стекла. Мигом я был на ногах, а перед глазами моими на столике лежал... кусок стекла, что только что выпал из оконной рамы. Повинуясь какому-то инстинкту, я, как утопающий, выскочил на вольный воздух. Стоял и глотал морозный воздух, не соображая ничего. И почему-то в памяти моей всплыла на миг и тут же пропала та рука, что я видел той ночью...