Вот моя деревня
Очень и очень давно, когда я была совсем еще маленькой девочкой, папа подарил мне книжку, которая впоследствии стала самой моей любимой настольной книгой. Правда тогда я об этом ещё не знала.
Надо сказать, что читать я любила всегда. И в этом большая заслуга моего отца. Он снабжал меня макулатурой с завидной еженедельной периодичностью, и я, стараясь успеть к новой книге, читала каждую предыдущую взахлеб. И в том юном возрасте я уже была была довольно избирательным читателем, можно даже сказать, немного обнаглевшим. Да и было от чего. В свои десять у меня уже имелась немаленькая библиотека, состоящая из многочисленных книг с русскими, украинскими, немецкими, индийскими, африканскими, чукотскими, японскими сказками, рассказами, стихами, повестями, шутками и прибаутками. Удивить меня было сложно, и книги, которые на первый взгляд мне не нравились, тут же подвергались, как мне тогда казалось, конструктивной критике, браковались и списывались за ненадобностью, а именно – убирались в самый дальний угол шкафа и благополучно подвергались там запылению и забвению.
В тот вечер я как раз заканчивала читать «Мумий Тролля и Шляпу волшебника». Мне очень нравилась эта сказка. «Комету» я тогда уже знала практически наизусть и с нетерпением ждала, когда же мне принесут продолжение. Наконец ключ в замке повернулась, и на пороге, шумно отдуваясь и сбивая с шапки снег, появился папа, весь замерзший и похожий на снеговика, с долгожданным свертком в руках.
Помню, как я нетерпеливо стряхивала снежинки с газеты и развязывала ленточку, ожидая увидеть продолжение «Троллей». Но в свертке лежала совершенно иная книга.
На большом твердом переплете масляными красками был нарисован осенний унылый деревенский пейзаж. А вверху белыми прописными буквами было написано «Бежин луг» и значилась фамилия автора. Сказать, что я была расстроена - значит не сказать ничего. Я была обижена и разочарована всем и вся и вообще отказалась брать в руки эту книгу. Помню, папа тогда загадочно улыбнулся в усы и сказал: «Хорошо, не хочешь - не читай. Завтра я отнесу ее обратно в магазин. Но в этой книге, - он немного помедлил, словно раздумывая, говорить мне или нет, - в этой книге написана одна ужасная страшная тайна, и мне жаль, что ты ее никогда не узнаешь».
Продолжая так же хитро улыбаться, он положил книгу на самый верх шкафа в их с мамой комнате.
Весь остаток вечера я проходила, погруженная в размышления. Мысль, что у меня завтра заберут что-то тайное и очень важное-преважное и отвезут обратно в магазин, не давала мне покоя. А с другой стороны, успокаивала себя я, что может быть тайного в книге с такой картинкой на обложке?! Какие-то унылые поля и старые домики. У нас в деревне таких полным-полно. И ничего в них нет такого тайного. Другое дело - книжка с нарисованной царевной Сурья бай, или Комета, которую видно в Обсерватории в Одиноких горах, или Карлсон, который катает мальчика на спине! А тут какой-то луг! Да еще и Бежин. И кто это этот Беж и почему пишут про его луг?! И вообще слово Бежин мне было категорически непонятно. И это злило больше всего. С этими мыслями я проблудила по дому до самого вечера.
Ночью мне не спалось. По-тихому я пробралась в комнату к родителям, влезла на стул и достала со шкафа книгу. Тихонечко включила у себя в комнате настольную лампу и начала читать.
Правда, закрыла ее, зевая, минут через пятнадцать. Решительно встав из-за стола, определенно уверившись в том, что отец меня жестоко обманул и эта ерунда полная, я вознамерилась было вернуть книгу на место. В дверях моей комнаты стоял папа.
- Залезла таки? Я так и думал. Что? Неинтересно?
- Нет. С тебя завтра «Мумий тролль и торт.
- А за что торт? – удивленно спросил отец.
- А чтоб больше обманывал, - ответила я и впихнула ему в руки книгу. Отец забрал ее со словами: «Ну что же. Всему свое время».
На следующий день у меня нас столе лежал «Мумий тролль», немного заляпанный кремом от торта. Про «Луг» я благополучно забыла на целых полгода.
***
Лето!.. Долгожданная пора всех мальчишек и девчонок, независимо от возраста и весовой категории. Я лето любила вдвойне. Потому, что из года в год наша семья переживала первое июня как целое событие. Нас, детей, всей ватагой отправляли в деревню к прабабке, на попечение бабушки и дедушки. Впереди целых три месяца свободы, лазаний по чужим садам и огородам, вечерних сборищ у костра возле озера, которое находилось аккурат возле дома, посадки с кукурузой, велосипеды и прочие радости детской жизни. Да! Я была счастливым ребенком!
А особен
но мне нравилась вечерняя пора. В это время в деревне начинается совсем иная жизнь. Солнце уже закатилось за горизонт, в воздухе веет вечерней прохладой, на траве появляются первые капельки росы, и в сад выходить уже неохота. Откуда-то издалека слышны крики пастухов и местных жителей, ведущих свой скот с пастбища. Отовсюду с крыш домов клубится сизый дым – в домах затопили печи, готовят ужин, и, то там, то здесь, во дворах уныло лают собаки. В это время дедушка с бабушкой заканчивали все свои дневные дела и, поужинав и уложив нас спать, садились отдыхать на старенькую скамейку возле дома. Дед разводил небольшой костер, чтобы отпугнуть назойливых комаров, закуривал папиросу, и они начинали разговаривать. А мы (нас было тогда восемь внуков) потихоньку выходили из дома, садились на порожки времянки и тихо сидели, слушая их спокойные разговоры и сплетни, ежась от ночного холодка и от непонятных детских страхов, вздрагивая от потрескивающих веток в костре, вглядываясь сквозь пылающее желтое пламя в темноту ночных посадок и звездного неба. Это были непередаваемые чувства… Наверное, каждому из нас хотелось просто вот так вот бесконечно сидеть в темноте и бесконечно слушать то, о чем они говорят, поэтому мы наперебой просили их рассказать нам истории, стараясь как можно дольше растянуть ночь, как можно дольше оставаться во власти этого непонятного состояния.
И тогда дедушка, лениво помешивая закопченные поленья, принимался рассказывать нам про свое детство, про войну, про школу, в которой учился. Вспоминал друзей, подруг. Читал нам стихи, которых знал великое множество, имея при этом всего четыре класса образования за душой. Мне всегда нравилось стихотворение Пушкина «Вот моя деревня». А бабушка пела. У нее был чудный, красивый молодой голос. Дед всегда говорил, что за него он ее и полюбил.
А 10 июня умерла прабабушка. Это случилось в ночь. Нас, перепуганных детей, отправили на другой конец деревни к родственникам на три дня, а сами готовились к похоронам. На второй день к вечеру к нам на велосипеде приехал дед. Они долго разговаривали во времянке с братом бабушки. Из разговоров я поняла, что он собрался ехать к плотнику, делать крест. Прабабушка была матерью деда. Я напросилась ехать с ними. Сидя на багажнике велосипеда, я слушала разговоры стариков. Как оказалось, ночью, когда дед сидел возле умершей матери, он заснул. Она приснилась ему и сказала, что хочет себе такой же крест, что стоит на могиле ее мужа и отца деда. И что крест тот делали в соседнем селе, будто там на такой-то улице живет такой-то плотник, и дала ему полное описание дома, вплоть до цвета, и как до него доехать. Родственник не верил. Судя по их разговору, я поняла, что едем мы туда, не знаю куда, чтобы привезти то, не знаю что. И к большому удивлению родственника, через некоторое время мы были на месте. Дом из красного кирпича, окна с резными ставнями, на крыше - железный петух. А еще больше удивились все, когда узнали, войдя в дом, что крест тот был почти готов. Оказалось, что моя покойная прабабка была тот еще ходок по чужим снам и за неделю буквально зависла во снах бедного плотника. «Она так просила, чтоб крест был, как у покойного мужа, плакала, каждую ночь приходила, что я решил все-таки его сделать. Пусть стоит, мало ли», - рассказал он моему ошарашенному деду.
Это были первые похороны, которые я увидела воочию. Я вообще в тот день много чего увидела в первый раз. Смерть, гроб в доме, умершего близкого человека. А еще я в первый и единственный раз увидела, как плачет мой дедушка. Нет, я знала, что люди умирают, что их несут хоронить на кладбище, но все это казалось мне таким далеким и ненастоящим, что я никогда не верила, что это вообще случается. И, быть может поэтому, стоя возле открытого гроба, в котором лежала маленькая старая женщина, я до конца не осознавала, что такое смерть и что умерший человек уже никогда не вернется, и ловила себя на обрывках мыслей, что мы больше никогда не расскажем ей, как мы ее похоронили, как прошло лето, как мы отучились в школе, как мы живем дальше. И, может быть, поэтому именно я увидела ее за час до ее же похорон, сидящей на скамеечке в саду под яблоней. Она сидела, по-старушечьи облокотившись на свою палочку, с которой она ходила в последние годы. Я узнала ее сразу: неизменное коричневое платье, старенькая жилетка, на голове ее любимая золотистая косынка. Изменилась только осанка. При жизни прабабушка была сгорбленной, мама говорила, что это от старости. Здесь же она сидела прямо, полубоком ко мне, и смотрела куда-то вдаль, за сад, за огород
, в сторону, где лес сливается с небом. Яркое солнце заливало сад, в воздухе стояла необыкновенная тишина и ощущения какой-то смертной тоски, грусти и вечного покоя.
Помню, как я обрадовалась, что она жива, крикнула ей: «Бабушка Таня! Ты тут сидишь. А тебя там хоронят! Пойдем, скажем всем, что ты жива, а то дедушка плачет! С этими словами я побежала из сада через постройки к дому, хотела крикнуть всем, что она в саду. Меня на бегу за плечо остановила чья-то взрослая рука. В этот момент из дома выносили гроб с телом.
***
В эти суетливые дни мое детское мировоззрение круто поменялось. Я узнала новое слово – покойник. Это от слова покой. А иными словами умерший человек. А еще я узнала, что «спокойник» может быть далеко не спокойным человеком. И что их иногда даже боятся. Потому, что они иногда дают о себе знать. Именно поэтому бабушка моя боялась оставаться на ночь в первые дни после смерти своей свекрови, и в доме жили мы все вместе с нашими родителями целую неделю. Это произошло на третью ночь после похорон. Хоть ночи в деревне и прохладные, спать в доме все равно бывает порой довольно душно. Именно поэтому мой отец на пару с дядькой и моим старшим братом уходили спать в сени. Брат с дядькой спали на большом диване, а отец взял привычку стелить себе на полу, на раскладушке спать не хотел принципиально, да и не помещалась она там. Все место занимали диван, массивный стол, лавки с ведрами для воды и огромный прабабкин сундук, доставшийся ей, по рассказам деда, вместе с приданым. Так вот в ту ночь проснулся он от холода и от странного позвякивания металла о металл. В сенях горел тусклый свет лампадки, из щели уличной двери тянуло холодом, а на сундуке сидела покойница и, болтая ногами, что-то вязала. Все это было настолько привычным и обыденным, что до отца моего страх происходящего напал не сразу. Зарывшись с головой в одеяло, он попросил прабабушку закрыть дверь в дом, перестать звякать спицами до полночи и идти уже спать. А когда уже заканчивал читать ей лекцию по поводу того, что привычка до ночи вязать и спать ложиться под утро и всех будить – это не есть хорошо, как вдруг услышал вздох возле самого своего уха, и тут до него наконец дошло, где и по какой причине он, собственно, находится. Когда папа, заорав, разбудил весь дом, проснувшийся дядька включил в сенях свет, и мама с теткой с визгами и матом открыли дверь в сени, папа сидел на полу белее простыни, завернувшись в одеяло, а от него со всех ног удирал маленький черный котенок. По словам родителей, он залез в щель в подпол, которую в свое время прогрызли крысы. А по словам старшего брата, это был совсем не котенок…
Потом, уже гораздо позже, отчетливо помня происходящее, я стала приставать к отцу с просьбой объяснить мне, что же все-таки тогда случилось и разве бывает на свете что-то, кроме нас. На что мой отец протянул мне книгу Тургенева и сказал: «Помнишь, я же говорил тебе, что всему свое время».